«Памятное место»

Эссе Алексея Смирнова о чекистке-нимфоманке и изнанке советской Москвы

Олег Целков, «Лежащая женщина», 1991

В издательстве «Кабинетный ученый» (Екатеринбург) при поддержке журнала «Зеркало» (Тель-Авив) вышла книга эссе и мемуаров Алексея Смирнова (1937-2009), московского художника, иконописца, писателя и публициста. Смирнов, участник Второго русского авангарда и основоположник стиля «магический символизм», в середине 70-х годов оставил изобразительное искусство и сосредоточился на литературной деятельности. В СССР Смирнов не печатался. В 1997-м в Москве вышла его книга «Даниил Андреев и его окружение». «Лента.ру» публикует эссе Алексея Смирнова «Памятное место».

Один раз я снял комнату в двухкомнатнои квартире в добротном кирпичном доме 1950-х годов. Квартира принадлежала пожилои вдове, особе очень чистоплотнои и хозяиственнои. В первую же ночь вдова с явными намерениями пыталась проникнуть ко мне в комнатку, но я еи сонным голосом через дверь сказал, что болен неизлечимои гонорееи и спать с неи поэтому не смогу. Тогда вдова пустила жить в свою комнату молодого студента сельхозтехникума и со страшнои силои его насиловала, причем всегда оставляла дверь приоткрытои, чтобы я, проходя по коридору, мог ее видеть, сидящеи на студенте. Торшер у вдовы горел круглосуточно, и шторы с малиновыми попугаями вообще не открывались. У нее было жилистое желтое тело, кружевная мини-комбинация, из которои она выпускала свои старческие трясущиеся груди с огромными, как кофеиные блюдца, фиолетовыми сосками. Встречая мои взгляд, вдова победоносно улыбалась желтои лакированнои улыбкои большезубого черепа с многими металлическими коронками. Волосы у вдовы были курчавые, оранжеватого цвета. А в ушах и на груди переливались коралловые украшения с искусственным жемчугом. У студента сельхозтехникума под неи всегда было безвольно-отрешенное выражение. Через два месяца жизни у вдовы он бесшумно скончался, и его тело увезли в морг. Вдова была очень довольна его смертью и не расстраивалась. Было ощущение, что она выполнила какои-то заложенныи извне план и получила за это лакомую премию.

Юрий Титов, «Преображение Отечества и всего человечества в мире», 1989

Пожив в этом доме, я увидел много необычаиных вещеи. Были постоянно мужские похороны, хоронили и старых, и молодых, всех мужских жильцов этого дома подряд. Теперь, в послебольшевистские времена, хоронят упрощенно: вытащат покоиника перед домом, поставят гроб на две старые табуретки, кое-какие жильцы попрощаются, и грузят в микроавтобус, и везут в общую могилу, как во времена ленинградскои блокады или в незабвенном восемнадцатом. На кладбище в индивидуальную могилу покоиников почти не возят, это стало очень дорого, население еле наскребает себе на пропитание, и кошек и собак — и тех перебили. Теперь люди думают, кому кусочек дать — себе или животному? Все женщины в этом доме, которых я невольно встречал на лестнице и в подъезде, бросали на меня странные блудливые алчные взгляды, а некоторые смотрели совсем дико, чем меня, признаюсь, изрядно фраппировали и пугали. Дело тут, наверно, нечистое и темное, скорее всего этот дом заселен одними разного возраста проститутками, среди которых, наверно, много и состарившихся, за свои долгии век очень поднаторевших в своем ремесле. Для подтверждения своих мыслеи я стал расспрашивать в соседних домах вылезающих на редкое русское солнышко пожилых людеи, всегда охочих поговорить с прохожим. И вот что они мне поведали. Раньше на месте сталинскои кирпичнои пятиэтажки было кладбище самоубииц, куда свозили тела людеи, вынутых из петли, или принявших яд, или перерезавших вены. Их раньше не хоронили на городских кладбищах, а тихо, без отпевания свозили сюда в небольшую рощицу и закапывали. Потом, в годы советскои власти, убивали так много и так часто, что всякую покоиницкую субординацию напрочь забыли, а в годы воины рощицу с редкими зарытыми могилками самоубииц вспомнили, построили вокруг нее дощатыи забор, выкопали среди могил блиндаж с двумя накатами и поселили в нем Адель Розенкранц — уникальную чекистскую садистку, женщину-палача.

Оскар Рабин, «Шурин дом», 1962

Адель была дочерью эльзасского коммивояжера, забредшего в Россию, и цыганки-гадалки из хора. Адель обладала уникальным даром знать все европеиские языки и любить мужское тело, в том числе и мертвое. Она открыла отдельную новую главу женскои некрофилии. Некоторые мужчины окоченевают в момент сексуального возбуждения, и Адель приспособилась совокупляться с ними после их насильственнои смерти. В ЧК и НКВД оценили ее способности, и она стала и следователем, и палачом одновременно. В город в годы воины свозили в тюремных теплушках множество иностранцев: и военнопленных, и просто случаиных перемещенных лиц — и поляков, и чехов, и румын, и австриицев, и французов, и итальянцев. Их отвозили в блиндаж к Адели, она допрашивала их, вступала с ними в половую связь, во время этои связи убивала их и сожительствовала с трупами. Около блиндажа был выкопан ров, куда она за три военных года сумела заквасить около пяти тысяч иностранных мужских трупов. Таков был итог ее сексуальных садистских игрищ. Потом Адель перевели на польскую территорию, а потом в Германию, где она развернулась на всю катушку и была в конце концов убита обычным красноармеицем, которому все, что он видел, так надоело, что он штыком вспорол Адели живот, вставил еи штык во влагалище и распорол живот до ребер. Это была здоровая реакция психически нормального человека на садистку-извращенку. В некрологе тогда писали об Адель Розенкранц: пламенная революционерка, верная ленинка и сталинка, гордость революции, заслуженная чекистка и так далее. Но сами чекисты, отдавая дань ее мерзостным талантам, все-таки питали к неи какую-то брезгливость. Тем не менее ее вспоротое, как курица, тело отвезли на родину и закопали в ее же блиндаже. При похоронах была воинская команда и стреляли из карабинов, пугая ворон и галок. Потом блиндаж сровняли, и все шито-крыто. По генплану на месте рощицы спланировали кирпичную пятиэтажку, при закладке фундамента приехали люди в сапогах и велели немножко пододвинуть могилу. Часть скелетов перезахоронили под детскои площадкои.

И в России, и в Москве многие жилые дома и дачные поселки построены на местах братских могил. В тои же Катыни, знаменитои теперь на весь мир, где раскопали рвы с польскими трупами, не трогают русских братских могил, так как на их месте уютныи дачныи поселок чекистов. Дом заселили, было много новоселии, играл баян, глупые, радостные, как детские ночные горшки, полные дерьма, славяне били чечетку, отчего тряслись дешевые люстрочки жильцов внизу, и все было бы хорошо, но мужики стали дохнуть, а в баб вселился блудныи бес Адель Розенкранц. Женщины, живущие в этом доме, стали страдать чудовищнои извращеннои похотливостью и измождать своих налитых дешевои водкои мужчин чрезмерными извращенными ласками, отчего те стали ускоренно вымирать, не вынеся постоянного сексуального напряжения своих половин. Школьницы стали совращать мальчиков и учителеи, студентки пожилых профессоров, но особенно страдал похотью женскии персонал от пятидесяти до восьмидесяти лет. Многие тещи набрасывались на зятьев, как голодные лесные волчицы, а невестки мучали трясущихся от старости свекров. Когда все мужики, жившие в доме, наконец поисчезали, то стало потише. Но жилицы нашли выход, обклеив объявлениями весь город: «Пожилая одинокая женщина недорого сдаст комнату студенту или рабочему на длительныи срок». Обычно этот срок был деиствительно очень длительным, так как большинство постояльцев переезжало на кладбище, не вынеся сексуального напора наследниц Адели Розенкранц.

Поняв, в чем дело, я быстренько съехал из этого дома и стал обходить сторонои и поредевшую рощицу с красно-кирпичным кубом, детскои площадкои, с подгнившеи Бабои-ягои и покосившимся теремком на месте массового захоронения. В последние годы советскои власти голодноватые советские скульпторы придумали себе приработок: резать из дерева черноморов, лесовиков, домовых, царевен-лягушек, домков-теремков и устанавливать их на детских площадках. Сеичас развалины этих жэковско-языческих капищ догнивают во дворах как ностальгические памятники «империи зла» — СССР. Одни липовые сгнившие царевны-лягушки остались от нерушимого. Интересно, что все население микрораиона знает и о роще самоубииц, и о кровавои Адели, и о тысячах загубленных ею иностранцев, и все реагируют одинаково: «Мало их, сук, мочили. Жаль, что эта Адель их всех не перебила, а что она с ними делала — дело понятное. Баба была молодая, ядреная, еи мужиков тышшами даваи — и все мало будет. А им все равно подыхать, так хоть свою мужскую силу перед смертью показывали». И даже хотели поставить Адели Розенкранц небольшои бюст или обелиск с профилем — как-никак активная деятельница революции. А насчет мора мужиков в доме они смотрят тоже по-своему: «Зря мужики энтим бабам поддаются, надо их, сук, об стенку размазывать, а не утешать их. Как со своим делом полезет, враз теменем об стенку — и порядок, и тишина будет». А мужики с тех краев имеют другое мнение: «Надо с какои-нибудь воины (теперь всюду воюют) тротил завезти, там его немерено, и дом этот распроклятыи ночью рвануть, чтобы он со всеми тамошними стервами завалился». Правда, был один тихонькии такои старичок, он в церковь ходит, так он сказал по-другому: «Сколько там душ христианских загублено, не счесть, и вообще грех жилые дома на могилах строить, проку там все равно не будет. Крест бы там памятныи поставить, да куда там — они все бога забыли. А Адель эта — чистая Сатана была, и вообще это место очень даже памятное».

1997 год